Мессия - Страница 6

— Ты помнишь того человека, который обратился по радио к слушателям? Он просил откликнуться тех, кому он еще, может быть, нужен на этой земле.

— Помню. Кажется, он выстрелил себе в висок. На следующий же день после передачи.

— Верно. Никто не разрешил его любопытства, и он сделал вывод, что суицид для таких, как он, — лучший выход.

— Дурак. Вот и все, что я могу сказать.

— А, может, как-нибудь помягче? Например, жертва?

— Ну, и жертва тоже.

— Жертва глупая и безвольная — это ты имеешь в виду?

Я бросил фотографию на полку.

— Очень уж издалека подкатываешь, Виктор! Или ты желаешь подвести меня к мысли, что в стране хаос и разброд? Что жизнь человеческая девальвировала и надо что-то менять? Согласен. Ну и что?.. А этот твой самоубийца все равно осел. Что бы там не стряслось, каким бы пыльным мешком его не хлопнули из-за угла, жить стоит всегда. Зачем — это уже другой вопрос. Но, может быть, для выяснения этого вопроса и дарована жизнь. Ищи, дерзай и думай! Так я полагаю. А пуля или цианид — это проще простого. Подобными прибабахами здесь давно уже никого не удивишь. И вопрос вопросов, конечно же, не в первичности чего бы то ни было. Тема приоритета не стоит выеденного яйца. Главный вопрос и, кстати, единственно существенный — это гамлетовское «быть или не быть?» То бишь, состояться или нет?.. Человечеству, вселенной, отдельной личности… Но и на это также давным-давно отвечено.

— Стало быть, отвечено? — Виктор прищурился. — И ты полагаешь, что отвечено нами?

— Естественно! Кем же еще?

— И суждено ли нам состояться здесь, на этой планете, зависит…

— Разумеется, от нас! Наших учителей, родителей…

— По-моему, ты смешал все в кучу.

— Ничего подобного! Если повзрослев, человек так и не задал себе ни разу вопроса, кто он и что он на белом свете, это вина его воспитателей. Если же интерес такой возникал, но ответа найдено не было, то извини, тут уж вина целиком нашего героя. Основное случилось, — он ступил на порог, за которым вечность. Его дело — решиться на следующий шаг.

— Почему же большинство предпочитает торчать на этом самом пороге?

— Во-первых, не такое уж большинство. А во-вторых, нам всегда не доставало отваги. Банальной простецкой отваги!

— Просто так, ниоткуда отвага не берется. В значительной степени она зависит от обстоятельств, может быть, и от чего-то еще.

— Возможно. Только подобная теория мне не нравится. Непредсказуемость, обстоятельства… Веет какой-то безысходностью. На самостийность не выдается ни единого шанса. Судьба и предопределение диктуют все, человек — ничего. В это я, пардон, не верю.

— Но тот человек, что выступал по радио…

— Размазня! — я фыркнул. — Некоторые вещи человек просто обязан делать сам. Без помощников! Если он не знает как их делать, он — осел, если не находит в себе сил, — тряпка.

— Ну а ты сам, конечно, не осел и не тряпка?

— Это уж другим решать. Но я по крайней мере волосы на голове не рву и слезами не захлебываюсь.

— Вот как? И что же ты делаешь?

— Живу. Просто живу. Это уже не мало.

— С какой стороны взглянуть, Сережа! Гномы — они ведь так и рассуждают. От нас, дескать, в этом мире ничего не зависит, а потому нечего и нервничать. У великанов, так сказать, своя свадьба. Произойдет что-нибудь интересное, примем участие, а нет, — будем ждать дальше.

— Правильно! Без стонов и прочих эксцессов. Старый добрый консерватизм.

— А может быть, не консерватизм? Может, ты тоже застрял на том самом пороге?

Я порывисто поднялся. Сунув руки в карманы, нервным шагом принялся мерить комнату.

— Слушай, Виктор, чего ты от меня хочешь? Студенческих диспутов? Так это уже в прошлом. Можно сказать, язык смозолен. А насчет того, чтобы завтра я отправился с тобой к Дворцовой площади, так этого не будет. Я уже объяснил: в подобные игры я не играю. Террористы, поджигатели, революционеры… Самое распаскудное племя, если хочешь знать! Так что записывать меня в волонтеры — предприятие абсолютно безнадежное.

Развернув голову, Виктор следил за моими маневрами.

— Сделай милость, остановись и присядь. Так мне будет проще с тобой разговаривать.

— О чем, Виктор? О мужественном и единственно-верном решении вашей организации? О высоких целях, во имя которых вы готовы сложить головы на плахе? О том, что ни один из вас не может видеть, как страдает и плачет наш разнесчастный…

— Угомонись, Сергей. Мы явно недопонимаем друг друга. О ком ты толкуешь? При чем здесь какая-то организация?

— А при том, что перевороты не совершаются в одиночку.

— Верно. Поэтому я и пришел к тебе. Нас будет двое.

Я снова фыркнул.

— Ты принимаешь меня за чокнутого?

Виктор со вздохом поглядел на свои руки. Рассеянно принялся растирать кисти.

— Да-а… Разговорчик не из легких.

— Не я его начинал. Кроме того, час поздний, так что давай-ка укладываться спать, — я попытался миролюбиво улыбнуться. — Даже мрачноватый Нострадамус уверял, что конец света наступит еще не скоро, а потому не будем спешить. Натворить свою кучу глупостей мы всегда успеем.

— Ты, я вижу, превратился в законченного философа.

— А ты как думал! — я приблизился к дивану и похлопал Виктора по плечу. — Все мы находимся в плену странного архетипа. Нам кажется, что мы можем любить, а мы не любим, что жизнь только-только начинается, а она уже подходит к закату, и так далее и тому подобное. Человеку свойственно заблуждаться. Это доказано давным-давно. А потому пойдем. Раскладушка у меня замечательная, найдется и парочка свежих простыней.

— Отвали! — Виктор стряхнул мою руку с плеча.